Моя реанимация

Сколько себя помню, к работе хирурга я всегда относился с большим уважением, настраивался к операциям на минимум эмоций, чтобы не вносить помех в эту удивительную работу. Но всякий раз оставались забавные воспоминания и никаких негативных впечатлений.

Какая удивительная жизнь! И мы до неё дожили.

Тебя рассматривают насквозь при помощи рентгена и ультразвука. И видят, что ты как бы не жилец.

Потом с твоего письменного согласия тебя полностью отключают. Работают несколько часов аппарат искусственного кровообращения и руки мастера. Мозг мастера поработал заранее и даже численно оценил риски от результатов выполнения задуманного.

Твой скелет вскрыт, в гортань через спецтрубу, которую ты впоследствии в проблесках пробуждающегося сознания, как можешь, проклинаешь, ритмично поступает живительный кислород. 4.5 часа работы кардиохирургической бригады ты себе не принадлежишь.

Потом оказывается, что твои передние межжелудочковые коронарные ветви неизвестным тебе образом функционируют не так, как у людей. Задние межжелудочковые коронарные ветви уже тоже не такие, как вчера. Для их шунтирования употреблён примерно полуметровый кусок моей подкожной вены с правой голени (диаметр 0.23 см). Будем обходиться внутренней веной, которая, как выяснилось вполне подходящего качества. А как вам нравится такая информация: «перевязка ушка левого предсердия в условиях нормотермического искусственного кровообращения и холодовой кровяной кардиоплегии (2 шунта)»? С тобой уже в 5 вечера заводит незатейливую беседу милая дама аллерголог–реаниматолог. Происходит это в большом публичном помещении, где полно медперсонала, а твои «коллеги» в различных фазах реанимации находятся тут же неподалёку за ширмами и стенками. Вечерняя «незатейливая беседа», как я её наблюдал в отношении утром прооперированного «коллеги» во второй день своего пребывания в этом милом сообществе, имеет мало шансов на взаимность и ограничивается лишь налаживанием вербально–зрительного канала пробуждения.

Где-то в ночи я изъявил желание пообщаться с реаниматологом и, дотянувшись ногой до спинки кровати, выразительно постучал.

Услышал неласковый ответ: «Не стучи!» и повторил попытку, убедившись, что гортань моя занята дыхательной трубой, дышать можно, а высказываться никак. Второе «Не стучи!» убедило меня, что сейчас вероятно ночь, и ничего путного поэтому делаться не будет. И я угомонился. Нельзя исключать, что этому поспособствовал дежурный реаниматолог в соседней комнате, имеющий полный, хотя и удалённый контроль по поступлению лекарств в мои вены.

Рано утром я охотно отозвался на призыв открыть глаза, увидев лицо моей собеседницы, с большим воодушевлением пожал протянутые мне её правую и левую руки, и был вознаграждён освобождением от ненужных более ни гортани, ни пищеводу труб. По требованию прокашлялся, заглотил ненужную такую влагу, оказавшуюся в гортани, и был готов объявить о своём отличном самочувствии навестившему меня кардиохирургу.

Кардиохирург подошёл ко мне поближе, и я его немедленно озадачил вопросами о проделанной работе, настаивая на удовлетворении моего любопытства. Кардиохирург был исчерпывающе лаконичен, но моё любопытство на 100% удовлетворил.

Похоже, что своей работой и моим состоянием он также оказался вполне удовлетворённым. Дело происходило перед его операцией второго дня (я был прооперирован в понедельник). Поэтому, когда во второй половине дня вкатили моего прооперированного «коллегу», мой кардиохирург оказался тут же, и опять справился о моём самочувствии. «Отличное», — был мой неизменно принципиальный ответ.

И тут я предпринял совсем нестандартный ход. Я объявил, что мне здесь скучно, и попросил вернуть меня в «родное» кардиохирургическое отделение, не задерживая на традиционные 4 дня. Согласие мастера я воспринял как заслуженную награду.

Моё раннее «вкатывание» в палату интенсивной терапии воодушевило коллектив как ожидающих «чудотворства», так и уже несколько дней реанимирующихся.

Когда на 3-й день я приобрёл возможность свободно передвигаться, я немедленно вышел из палаты. Сразу же выяснилось, что вестибулярный аппарат в порядке и дыхание почти полной грудью тоже возможно. После освобождения на 4-й день от последних ограничений, приковывающих меня к постели, врач предупредил меня, чтобы его отделения я не покидал.

Поэтому я отмерил вдоль коридора самую длинную легальную дистанцию 66 метров и принялся её ежедневно и многократно проходить вместо популярного в народе сидения у телевизора. Я знал, что минимальный срок реабилитации — 12 дней, и озадачил себя набором необходимых для выписки физических кондиций.

Свою любимую дистанцию 1056 метров я проходил многократно каждый день и с различными скоростями от 2 км/час до 6.78 км/час. Появились подражатели, хотя и не столь активные.

Отдыхая, лёжа, я прочёл пару книг, и остался доволен состоянием головы. В заключительные дни я стал прогуливаться по территории больницы, как и до операции.

Сейчас прогресс в медицине, должно быть, хотя и не стотысячекратный, как в компьютерах и фундаментальной науке, но тоже весьма значительный. Я это увидел и почувствовал.

Юрий КУЯНОВ, г. Протвино, Московская область

август 2009 года. Фото автора. [Yu.Kuyanov@ihep.ru]